Мой гарем - Страница 43

Та же красивая особа с гладкой прической, которая столкнулась с ним перед самым его выходом в зал, опять шла из артистической ему навстречу. Она уже совсем миновала его, как вдруг вернулась.

— Не стоит, — сказала она про себя и в то же время как будто обращаясь к нему, — какая разница? Попросить распорядителя или познакомиться самой?

Златопольский на минуту, точно из одной вежливости, задержал шаг и внимательно смотрел ей в глаза.

Она продолжала:

— Познакомиться с вами. Надеюсь, вы ничего не имеете против?

Опытный в неожиданных знакомствах, связанных с выступлениями на концертах, посещениями модного литературного ресторана, постоянными визитами к нему молодежи, Златопольский как-то сразу, в одну минуту, разглядел все. Лицо у нее было красивое, правильное, белое, и он понял и оценил, что самым красивым в нем были именно глаза — синие, какого-то непроницаемого каменного оттенка, а главное — их выражение внимательной откровенной простоты, которое он подметил полчаса тому назад. «Возможно, что она и не знала меня по портрету», — подумал он. Платье, показавшееся ему простым, было только изысканно гладким, в ушах матово светились две великолепные жемчужины, и на руке, поправившей волосы, блеснул браслет — цепочкой очаровательного тонкого рисунка, с несколькими подвесками из бриллиантов. Пахло от нее незнакомыми, должно быть, редкими и очень дорогими духами… Нет, очевидно, не курсистка.

— Пройдемте в артистическую, — вежливо дотрагиваясь до ее руки, сказал он.

Во время антракта там было еще больше народу, и Златопольский не мог не заметить, что несколько человек пришли посмотреть поближе на него самого. Но это было уже неинтересно, и он рассеянно слушал благодарности подбежавшей к нему старушки патронессы. Сдержанно и как будто терпеливо улыбаясь, стояла рядом с ним его новая знакомая.

— Выпейте, пожалуйста, вина, — суетилась патронесса, — разрешите хоть немного поухаживать за вами… и за вашей дамой, — добавила она, точно угадав что-то в его движении к молодой женщине.

— Благодарю вас, не беспокойтесь, я все, что нужно, сделаю сам.

И как-то необидно, эгоистически небрежно и молодо Златопольский повернулся к старушке спиной.

Налив два бокала вина, он уже совсем открыто и внимательно приготовился слушать.

— Я вас совершенно таким и представляла. Это, говорят, очень редко бывает. Я только думала, что у вас на лице должна лежать тень утомления славой, назойливостью толпы и, конечно, женщин. Ваше лицо оказалось беспечнее и моложе, чем я ожидала.

— Вы правы, — сказал Златопольский, — я еще не утомлен ни успехом, ни толпой. Еще люблю и то и другое. Вы, конечно, хотите, чтобы наш разговор был прежде всего искренним?

— Конечно. Пойдемте сядем. Возьмите с собой оба бокала. Я немножко пьяница. В этом уголке хорошо. Две некрасивые девицы смотрят на меня с нескрываемой злобой. Когда я спросила одну из них, могу ли я видеть вас, она посоветовала мне обратиться к распорядителю. Но вышло гораздо лучше.

— Гораздо лучше, — подтвердил Златопольский.

— Вас зовут Леонидом… Леонид… как дальше?

— Иванович.

— А можно просто: Леонид?

— Можно.

— Отчего же вы не спросите, как зовут меня? Кто я? Мне почему-то казалось, что вы будете торопиться с этим и даже немножко грубо спросите меня, кто я такая?

— Не грубо, но спрошу, и даже в том же порядке… Ну… как вас зовут?

— Зовут Флорой. Красивое имя? Георгиевной. Дальше? Масса банальщины — скучающая женщина, загадочная натура, но, не бойтесь, не психопатка. Налейте еще вина…

Златопольский принес полные бокалы и сел поближе, что бы лучше видеть ее лицо.

— Продолжим допрос, — сказал он, — сколько вам лет?

— Честное слово, двадцать… Ну, торопитесь же: что я делаю, где я живу, номер квартиры, номер телефона?..

— А разве это действительно так спешно? — дурачился Златопольский ей в тон.

— Какую чепуху мы говорим… Знаете что: эти очаровательные девицы сейчас выцарапают мне глаза. Уйдемте отсюда куда-нибудь.

III

В гостиных, в буфете на Златопольского и его даму смотрели во все глаза, поэту приходилось раскланиваться, мельком отвечать на вопросы, и от этого он больше слушал Флору, чем говорил. Слушая, он всматривался в нее, и та подчеркнутая в выражении ее глаз и даже в ее костюме простота, которая сначала облегчила знакомство с нею, теперь начинала вносить какую-то путаницу в его догадки. Не курсистка, не актриса, не скучающая барынька, не содержанка. Очень начитанна, подолгу живала за границей, в Лондоне и даже в Нью-Йорке, не замужем, вероятно, потому что нет обручального кольца, но и не девушка очевидно… Почему очевидно?

— Однако, как вы пристально смотрите! — говорила она. — Напрасно. Вам никогда не угадать.

— И не надо, — отвечал поэт, — если вас трудно разгадать сейчас, в настоящем, то, может быть, вы — женщина будущего?..

— Или далекого прошедшего… Это, пожалуй, вернее… Я — Клеопатра, приказывающая наутро рубить головы своим любовникам… Громко сказано?.. Ха-ха-ха!..

Гостиная уже давно опустела, началось последнее отделение концерта. Как-то неожиданно оборвалась тонкая, беспечная, болтливая, ни к чему не обязывающая ни Златопольского, ни молодую женщину нить. И ни с того, ни с сего, заметив в руках Флоры бархатную черную сумочку, Златопольский до тоскливости реально припомнил сегодняшний голод, последний двугривенный, сюртук с чужого плеча, узкий воротничок. Из зала доносилась музыка виолончели. Кто-то хмурый, напоминающий собою венгерца с большими усами, сдержанно, отчетливо, сухо говорил звуками какие-то любовные слова, говорил о тайной, давнишней, не ищущей взаимности любви. Этот образ венгерца, и почему-то именно венгерца, возникал в мозгу Златопольского каждый раз, когда кто-нибудь исполнял на виолончели этот странный романс.